Смерть – всегда смерть, кто бы и как её не нёс.
Мой день начался с того, что выбравшись из теплой кровати и пришлепав босиком к окну, от которого сильно дуло, я, ежась от холода и пытаясь разлепить веки после сна, открыла жалюзи. После того, как я увидела то, что творилось за этим самым окном, заставлять себя проснуться, нужды не было. «И это называется весна!» - подумала я, с вытаращенными глазами глядя на стремительно несущиеся по наклонной комья мокрого снега. Метель была такая, что дома, стоящего напротив, было почти не разглядеть.Мой день начался с того, что выбравшись из теплой кровати и пришлепав босиком к окну, от которого сильно дуло, я, ежась от холода и пытаясь разлепить веки после сна, открыла жалюзи. После того, как я увидела то, что творилось за этим самым окном, заставлять себя проснуться, нужды не было. «И это называется весна!» - подумала я, с вытаращенными глазами глядя на стремительно несущиеся по наклонной комья мокрого снега. Метель была такая, что дома, стоящего напротив, было почти не разглядеть.
Я вздохнула и пошла умываться.
Согревшись под струями горячего душа, я выскочила из ванной, судорожно растирая себя махровым полотенцем и быстро натягивая свитер и джинсы, чтобы не успеть замерзнуть снова. По уже закутанному телу все равно побежали мурашки.
Я заварила чай и соорудила себе пару трехэтажных бутербродов с паштетом, двумя видами сыра и солеными огурцами. Быстро умяв свой нехитрый завтрак, я закинула учебники в сумку, оделась и пинками выгнала себя на улицу, где бушевала настоящая пурга. Из-за сильного ветра и мокрого снега разглядеть что-либо дальше нескольких метров было невозможно. Постоянно поскальзываясь и чертыхаясь, я помчалась на остановку, так как по своему обыкновению опаздывала.
Влетев в уже закрывающиеся двери, я отдышалась и принялась отряхивать волосы и шубу т снега. Доехав без происшествий и подвергнув себя еще одной экзекуции ветром и снегом, я очутилась в школе.
Первый урок – математика – прошел по обыкновению в заботах (нужно было успеть доделать домашку на все предстоящие уроки, сверить ответы и не пропустить мимо ушей новый материал) и поэтому быстро. Потом мы пошли на литературу, где обычно было тепло, и мы надеялись погреться, так как уже вдоволь намерзлись. Но войдя в кабинет, мы поняли, что согреться сегодня не судьба. В помещении было холоднее, чем в кабинете эстонки, который находился на теневой стороне, и который она постоянно проветривала, а особо теплолюбивым раздавала шерстяные шали и платки.
Мой нос тут же заалел, предупреждая об опасности быть отмороженным. «Как холодно!» - доносилось со всех сторон. Мы расселись и начали довольно вяло перекидываться репликами в адрес моржихи-директрисы, решившей снова всех заморозить. «Это чтобы лучше думалось!» - сказал кто-то, на что ему недовольно проворчали: «Ага, и чтобы есть больше хотелось. В столовую-то нас не пускают, и кормить больше не кормят!»
«Да что вы все ворчите, как старые бабки?!» - подала голос учитель, - «Тепло! Радоваться надо, а вы все ворчите! Бу-бу-бу да бу-бу-бу!»
Мы весело переглянулись в предвкушении потехи и дружно замолчали. Прозвенел звонок.
Наша училка по литературе была уже не молодой, но еще и не старой женщиной невысокого роста, полная, но аккуратная. Своей фигурой и ярко-рыжими волосами она мне напоминала не то Карлсона, не то колобка, а своей манерой двигаться, неспешно, переваливаясь с ноги на ногу, и как-то бочком, – Обломова. Она мне нравилась, хотя многие её не любили (наверное, за привычку высказывать не всегда справедливые, а порой даже обидные, осуждения в адрес учеников, особенно отсутствующих; а может быть за то, что она редко ставила хорошие оценки, даже тем, кого мы считали лучшими учениками) и часто парадировали. Она имела веселый нрав, прекрасно знала свой предмет, преподнося материал интересно и живо, но в силу своего неуемного характера очень часто перескакивала с одного предмета на другой, уходила в противоположную от темы сторону и позволяла себе высказывать, порой совершенно неожиданно, собственные замечания и мысли (иногда совершенно по другому поводу!).
Вот и в этот раз обошлось не без неожиданностей.
Началось все с обыкновенной тирады на тему нашего «непозволительного посещения» и перечисление отсутствующих, с подробным описанием списка претензий к каждому. Поминутно слышались фразы типа «нельзя столько болеть», «что это за болезнь такая – день он тут, день его нет» и «как можно усвоить материал, посещая уроки через раз?» Улыбаясь и уткнувшись носами в книгу, мы быстро повторяли домашнее задание, гадая, кто же будет жертвой на этот раз. Не повезло Алеше, но он против обыкновения отвечал хорошо и подробно, так, что мы даже заскучали.
После его выступления начали проходить новую тему – жизнь и творчество Льва Николаевича Толстого. В связи с этим, учительница решила зачитать нам некоторые отрывки из романа «Воскресение», «дабы мы лучше поняли и усвоили смысл данного произведения» - назидательно сказала она. От такой перспективы мы заскучали еще сильнее, а она взяла в руки увесистый том и принялась вдохновенно читать:
«Как ни старались люди, собравшись в одно небольшое место несколько сот тысяч, изуродовать ту землю, на которой они жались, как ни забивали камнями
землю, чтобы ничего не росло на ней, как ни счищали всякую пробивающуюся травку, как ни дымили каменным углем и нефтью, как ни обрезывали деревья и
ни выгоняли всех животных и птиц, - весна была весною даже и в городе.Солнце грело, трава, оживая, росла и зеленела везде, где только не соскребли
ее, не только на газонах бульваров, но и между плитами камней, и березы, тополи, черемуха распускали свои клейкие и пахучие листья, липы надували
лопавшиеся почки; галки, воробьи и голуби по-весеннему радостно готовили уже гнезда, и мухи жужжали у стен, пригретые солнцем. Веселы были и растения, и птицы, и насекомые, и дети…»
«Да уж… Весна!» - думала я, глядя в окно на то, как снег укутывал плотным белым одеялом, начавшее уже было таять, футбольное поле, и слушая завывания ветра. Недавно поставленные пластиковые окна под его напором трещали так, что создавалось впечатление, будто мы находимся не в хорошо отремонтированном здании школы, а в ветхой лачуге, одиноко стоящей где-нибудь в бескрайнем заснеженном поле.
Ко мне обратились с каким-то вопросом. «А?» - только и могла ответить я, не понимая, где нахожусь, и что происходит. «Что «а»?» - недовольным скрипучим голосом переспросила учительница, - «Слушать надо, а не в облаках витать!» Я виновато посмотрела на учителя, она снова опустила глаза в книгу и продолжила читать. Читала она быстро, стараясь успеть сделать все запланированное до конца урока, но от этого не менее интересно. Она уже добралась до описания Нехлюдова и, по своему обыкновению, не удержалась от едких высказываний на его счет: «Нехлюдов оделся в вычищенное и приготовленное на стуле платье и вышел, хотя и не вполне свежий, но чистый и душистый, в длинную, с натертым вчера тремя мужиками паркетом столовую с огромным дубовым буфетом и таким же большим раздвижным столом, имевшим что-то торжественное в своих широко расставленных в виде львиных лап резных ножках. На столе этом, покрытом тонкой крахмаленной скатертью с большими вензелями, стояли: серебряный кофейник с пахучим кофе, такая же сахарница, сливочник с кипячеными сливками и корзина с свежим калачом, сухариками и бисквитами…» - фу, терпеть не могу есть сладкое по утрам! - мы дружно переглянулись, стараясь не засмеяться, - Мне обязательно нужно что-нибудь солененькое съесть!» - договорила она, не обращая на наши улыбки внимания и продолжила читать. Она дошла до описания других героев романа, стараясь интонацией передать характер каждого из них. Было интересно слушать, как она, меняя голос с низкого и сердитого до скрипуче-писклявого, изображала то неучтивого сторожа, то подлеца секретаря. Потом она начала рассказывать о судьбе Катюши Масловой - я слушала в пол уха. Разные мысли лезли в голову, мешая сосредоточиться. «Её воспитание не позволяло ей пойти и зарабатывать тяжелой работой простой прачки. Вот она и покатилась по наклонной плоскости…»
«Плоскость альфа, перпендикулярная отрезку АБ…» - ассоциативно всплыло в голове, не дав дослушать окончание истории. Один образ сменялся другим, мысли путались, переплетаясь в удивительно нелогичные, странные картины. Я уже не слушала рассказ. Я слышала только обрывки предложений, но никак не могла уловить суть – что-то мешало мне сосредоточиться и мысли уносили меня все дальше и дальше от класса, школы, города туда, где не было этого холода и снега, где нежные лучи по-весеннему робкого солнца ласкали и согревали, туда, где была ВЕСНА!..
Я вздохнула и пошла умываться.
Согревшись под струями горячего душа, я выскочила из ванной, судорожно растирая себя махровым полотенцем и быстро натягивая свитер и джинсы, чтобы не успеть замерзнуть снова. По уже закутанному телу все равно побежали мурашки.
Я заварила чай и соорудила себе пару трехэтажных бутербродов с паштетом, двумя видами сыра и солеными огурцами. Быстро умяв свой нехитрый завтрак, я закинула учебники в сумку, оделась и пинками выгнала себя на улицу, где бушевала настоящая пурга. Из-за сильного ветра и мокрого снега разглядеть что-либо дальше нескольких метров было невозможно. Постоянно поскальзываясь и чертыхаясь, я помчалась на остановку, так как по своему обыкновению опаздывала.
Влетев в уже закрывающиеся двери, я отдышалась и принялась отряхивать волосы и шубу т снега. Доехав без происшествий и подвергнув себя еще одной экзекуции ветром и снегом, я очутилась в школе.
Первый урок – математика – прошел по обыкновению в заботах (нужно было успеть доделать домашку на все предстоящие уроки, сверить ответы и не пропустить мимо ушей новый материал) и поэтому быстро. Потом мы пошли на литературу, где обычно было тепло, и мы надеялись погреться, так как уже вдоволь намерзлись. Но войдя в кабинет, мы поняли, что согреться сегодня не судьба. В помещении было холоднее, чем в кабинете эстонки, который находился на теневой стороне, и который она постоянно проветривала, а особо теплолюбивым раздавала шерстяные шали и платки.
Мой нос тут же заалел, предупреждая об опасности быть отмороженным. «Как холодно!» - доносилось со всех сторон. Мы расселись и начали довольно вяло перекидываться репликами в адрес моржихи-директрисы, решившей снова всех заморозить. «Это чтобы лучше думалось!» - сказал кто-то, на что ему недовольно проворчали: «Ага, и чтобы есть больше хотелось. В столовую-то нас не пускают, и кормить больше не кормят!»
«Да что вы все ворчите, как старые бабки?!» - подала голос учитель, - «Тепло! Радоваться надо, а вы все ворчите! Бу-бу-бу да бу-бу-бу!»
Мы весело переглянулись в предвкушении потехи и дружно замолчали. Прозвенел звонок.
Наша училка по литературе была уже не молодой, но еще и не старой женщиной невысокого роста, полная, но аккуратная. Своей фигурой и ярко-рыжими волосами она мне напоминала не то Карлсона, не то колобка, а своей манерой двигаться, неспешно, переваливаясь с ноги на ногу, и как-то бочком, – Обломова. Она мне нравилась, хотя многие её не любили (наверное, за привычку высказывать не всегда справедливые, а порой даже обидные, осуждения в адрес учеников, особенно отсутствующих; а может быть за то, что она редко ставила хорошие оценки, даже тем, кого мы считали лучшими учениками) и часто парадировали. Она имела веселый нрав, прекрасно знала свой предмет, преподнося материал интересно и живо, но в силу своего неуемного характера очень часто перескакивала с одного предмета на другой, уходила в противоположную от темы сторону и позволяла себе высказывать, порой совершенно неожиданно, собственные замечания и мысли (иногда совершенно по другому поводу!).
Вот и в этот раз обошлось не без неожиданностей.
Началось все с обыкновенной тирады на тему нашего «непозволительного посещения» и перечисление отсутствующих, с подробным описанием списка претензий к каждому. Поминутно слышались фразы типа «нельзя столько болеть», «что это за болезнь такая – день он тут, день его нет» и «как можно усвоить материал, посещая уроки через раз?» Улыбаясь и уткнувшись носами в книгу, мы быстро повторяли домашнее задание, гадая, кто же будет жертвой на этот раз. Не повезло Алеше, но он против обыкновения отвечал хорошо и подробно, так, что мы даже заскучали.
После его выступления начали проходить новую тему – жизнь и творчество Льва Николаевича Толстого. В связи с этим, учительница решила зачитать нам некоторые отрывки из романа «Воскресение», «дабы мы лучше поняли и усвоили смысл данного произведения» - назидательно сказала она. От такой перспективы мы заскучали еще сильнее, а она взяла в руки увесистый том и принялась вдохновенно читать:
«Как ни старались люди, собравшись в одно небольшое место несколько сот тысяч, изуродовать ту землю, на которой они жались, как ни забивали камнями
землю, чтобы ничего не росло на ней, как ни счищали всякую пробивающуюся травку, как ни дымили каменным углем и нефтью, как ни обрезывали деревья и
ни выгоняли всех животных и птиц, - весна была весною даже и в городе.Солнце грело, трава, оживая, росла и зеленела везде, где только не соскребли
ее, не только на газонах бульваров, но и между плитами камней, и березы, тополи, черемуха распускали свои клейкие и пахучие листья, липы надували
лопавшиеся почки; галки, воробьи и голуби по-весеннему радостно готовили уже гнезда, и мухи жужжали у стен, пригретые солнцем. Веселы были и растения, и птицы, и насекомые, и дети…»
«Да уж… Весна!» - думала я, глядя в окно на то, как снег укутывал плотным белым одеялом, начавшее уже было таять, футбольное поле, и слушая завывания ветра. Недавно поставленные пластиковые окна под его напором трещали так, что создавалось впечатление, будто мы находимся не в хорошо отремонтированном здании школы, а в ветхой лачуге, одиноко стоящей где-нибудь в бескрайнем заснеженном поле.
Ко мне обратились с каким-то вопросом. «А?» - только и могла ответить я, не понимая, где нахожусь, и что происходит. «Что «а»?» - недовольным скрипучим голосом переспросила учительница, - «Слушать надо, а не в облаках витать!» Я виновато посмотрела на учителя, она снова опустила глаза в книгу и продолжила читать. Читала она быстро, стараясь успеть сделать все запланированное до конца урока, но от этого не менее интересно. Она уже добралась до описания Нехлюдова и, по своему обыкновению, не удержалась от едких высказываний на его счет: «Нехлюдов оделся в вычищенное и приготовленное на стуле платье и вышел, хотя и не вполне свежий, но чистый и душистый, в длинную, с натертым вчера тремя мужиками паркетом столовую с огромным дубовым буфетом и таким же большим раздвижным столом, имевшим что-то торжественное в своих широко расставленных в виде львиных лап резных ножках. На столе этом, покрытом тонкой крахмаленной скатертью с большими вензелями, стояли: серебряный кофейник с пахучим кофе, такая же сахарница, сливочник с кипячеными сливками и корзина с свежим калачом, сухариками и бисквитами…» - фу, терпеть не могу есть сладкое по утрам! - мы дружно переглянулись, стараясь не засмеяться, - Мне обязательно нужно что-нибудь солененькое съесть!» - договорила она, не обращая на наши улыбки внимания и продолжила читать. Она дошла до описания других героев романа, стараясь интонацией передать характер каждого из них. Было интересно слушать, как она, меняя голос с низкого и сердитого до скрипуче-писклявого, изображала то неучтивого сторожа, то подлеца секретаря. Потом она начала рассказывать о судьбе Катюши Масловой - я слушала в пол уха. Разные мысли лезли в голову, мешая сосредоточиться. «Её воспитание не позволяло ей пойти и зарабатывать тяжелой работой простой прачки. Вот она и покатилась по наклонной плоскости…»
«Плоскость альфа, перпендикулярная отрезку АБ…» - ассоциативно всплыло в голове, не дав дослушать окончание истории. Один образ сменялся другим, мысли путались, переплетаясь в удивительно нелогичные, странные картины. Я уже не слушала рассказ. Я слышала только обрывки предложений, но никак не могла уловить суть – что-то мешало мне сосредоточиться и мысли уносили меня все дальше и дальше от класса, школы, города туда, где не было этого холода и снега, где нежные лучи по-весеннему робкого солнца ласкали и согревали, туда, где была ВЕСНА!..
@музыка: Би-2 - Школа танцев
@настроение: Не по погоде весеннее
@темы: Рентген души, записьки de la vie, MOI
-
-
24.03.2011 в 00:59